Власовцев в плен не брать  - Сергей Михеенков

А в следующую минуту произошло непонятное. Правее вдруг поднялась стрельба, послышался рокот моторов и лязг гусениц.

– Танки! Танки! Прорвались! – закричали по-русски эсэсовцы и побежали по ходу сообщения на левый фланг.

Там траншея, виляя развёрнутыми углами, уходила в лесок. Вот куда бежали эти сукины сыны, догадался Бальк. И злорадно подумал: уж им-то, с их нашивками и славянскими мордами, в плен не идти. Свои своих убивают страшнее. Так было всегда. Но и им, немцам, после того, что они за три года натворили здесь, в России, надеяться на гуманное обращение к пленным наивно. Ничего страшного, шутили в окопах старики над каким-нибудь слишком впечатлительным новобранцем, русские тебя повесят правильно, за шею. Своих соотечественников, изменивших присяге и взятых в плен в форме вермахта или вспомогательной полиции, они вешали за ноги. Иногда – за одну. Но фронтовики знали, что у русских это был не самый страшный способ казни.

Со стороны аэродрома захлопали зенитные автоматы. Трассы толстыми шерстяными нитями протянулись над окопами. По результатам стрельбы Бальк понял, что зенитчики палят наугад, чтобы хоть как-то придавить собственный страх. Вскоре там, за грядой ровных столбиков, загремело, и стрельба зениток больше не возобновлялась. Значит, русские подавили зенитные позиции. Как быстро всё происходило! Оборону здесь они строили почти целый год, а «иваны» преодолели её за несколько часов.

С правого фланга тем временем приближались русские танки. Две «тридцатьчетвёрки», задрав кверху длинные хоботы пушек, чтобы не нырнуть ими в землю, неслись вдоль траншей, курсовыми пулемётами вспарывая перед собой землю, простёгивая пространство ходов сообщения, одиночных ячеек и пулемётных окопов.

– Надо отсюда уходить, – сказал «Кайзер» и спрятал свою трубку в нагрудный карман френча.

Усы его обвисли. Теперь «папаша» не выглядел таким бравым молодцом, которому всё нипочём.

– Уходить, – повторил «Кайзер» таким тоном, каким повторяют уже бессмысленные заклинания.

Они увидели, как один из русских эсэсовцев выскочил к танку откуда-то из бокового хода сообщения и бросил на его корму гранату. Но это была противопехотная граната, да ещё с долгим замедлителем. Она запрыгала по броне, перескочила через моторную решётку и взорвалась на земле. «Тридцатьчетвёрка», словно обозлённый дракон, сделал небольшой доворот, прибавила скорости и вскоре подмяла широкой гусеницей храбреца, бросавшего гранату. Странно вёл себя тот эсэсман: бросив гранату, он даже не попытался спрятаться куда-нибудь в окоп или в воронку, а остался стоять в полный рост, словно броском бессмысленной противопехотной гранаты он сделал некий последний выбор, который решит всё, и теперь оставалось только ждать результатов, чтобы принять любой из них одинаково спокойно.

На левом фланге тем временем тоже шёл ближний бой. Русские вынырнули из перелеска и начали быстро заполнять ход сообщения. Захлопали гранаты, сразу очень много, словно их привели в действие прямо в контейнерах.

Бальк перекинул пулемёт через голову, передёрнул ручку затвора и взял на мушку зелёные русские каски, которые буквально кипели в траншее, и она подобно каналу, вот-вот готова была выплеснуть этот ревущий десятками глоток поток на них, на русских эсэсовцев, приготовившихся к схватке, и на всех, кто ещё уцелел от их фузилёрного полка и мог сражаться. Он нажал на спуск. Боёк шлёпнул вхолостую, выстрелов не последовало. Бальк схватился за рукоятку затвора, хотел посмотреть, что случилось с патроном, который вошёл в патронник и который почему-то не дал импульс к работе его надёжного оружия. Но «Кайзер» оттолкнул его, вырвал пулемёт из рук и, размахнувшись, бросил его за бруствер.

– Слушать мои приказы! – рявкнул он, обдавая Балька густым луковым духом.

Человек ли это, с ужасом подумал Бальк. Откуда он берётся, и всякий раз именно в тот момент, когда всё кругом рушится и гибнет? И где дыры из той преисподней, через которые он всегда появляется?

Снаряды сериями ложились на участок окопов, где засели русские эсэсовцы. Оттуда доносились вопли и стоны умирающих, обрывки молитв и проклятий. И Бальк, и «Кайзер» знали, каково оказаться под настильным огнём русских полевых орудий «ратш-бум»[8]. А тут ещё подключились и миномёты. Мины падали с большим разлётом, так что некоторые с металлическим хряском рвались возле их окопа.

– Эсэсманам крышка! – кричал сквозь грохот взрывов и вой осколков «Кайзер». – Спрячь подальше свой пистолет! Ты меня слышишь? Выброси его!

Бальк затряс головой. Но пистолет не выбросил.

– Сейчас они им будут выпускать кишки и наматывать на гусеницы! Это их война! Надо уносить отсюда ноги. За мной! – И «папаша», сверкнув зверским оскалом, толкнул его в бок и первым выскочил из окопа.

Бальк, не понимал, куда они бегут и почему именно туда, в сторону русской цепи, рассыпавшейся по лугу. Он послушно выполнял все приказы «Кайзера». Вот и теперь старался не отставать от него.

И снова ему показалось, что либо впереди него бежит не человек, либо такой же сумасшедший, как и он сам. Да, мы все здесь сумасшедшие! Мы давно все спятили! Коллективно, всеми полками, дивизиями и армиями съехали с катушек в тот самый день, когда прибыли сюда, на Русский фронт! Разве место здесь нормальным людям со здоровой психикой?!

Впереди подпрыгивал, играл мускулами жилистой спины потный френч «Кайзера». Бальк не отставал. Даже на спортивных соревнованиях в университете и на сдаче нормативов в унтер-офицерской школе он так не бегал. Это был какой-то безумный полёт под настильным огнём русских орудий. Краем глаза Бальк успел ухватить происходившее левее, где вдруг прекратился обстрел: «тридцатьчетвёрки» кромсали всё, что уцелело под снарядами и минами, они накрывали окопы и, застопорив одну гусеницу, резко разворачивались другой, так что вверх выплёскивались не только фонтаны земли, но и обрывки одежды и изуродованные фрагменты человеческих тел. Живые, обезумевшие от осознания того, что спрятаться от «утюжки» негде, выскакивали из ходов сообщения и воронок и, словно зайцы, бегали по лугу. «Тридцатьчетвёрки» только того и ждали – они настигали их, бегущих, падающих и снова вскакивавших и бегущих, и подминали кровавыми гусеницами. Гул моторов и грохот гусениц, словно меч гильотины, заглушал предсмертные вопли русских эсэсовцев.

От одной мысли о том, что и с ними сейчас может произойти то же, у Балька пересыхало горло. В какой-то момент потный мускулистый френч «Кайзера» качнулся вниз, припал к земле и ловко юркнул в узкую щель. Блиндаж! И Бальк вспомнил: это была позиция боевого охранения, и он её видел, когда бежал сюда, к последней траншее, с телом Фрица Гейнце на плечах. Неужели ему снова удастся выжить? Неужели фортуна снова улыбнулась ему? Или – всего лишь искушение? Ещё одна отсрочка? Большинство солдат на войне умирают отсроченной смертью. Сегодня тебя, счастливчика, пуля облетает мимо. Может быть, всего на полдюйма. Но завтра поцелует в самый лоб. И вся жизнь вмещается в тот незначительный промежуток между вчера и поцелуем смерти. Кто посмеет спорить с теорией, которую Бальк вывел уже давно, ещё после первого своего ранения?